В Вальпургиеву ночь ведьмы сидят у костра и варят свое адское зелье. И у каждой свой приворот, и каждая выносит свой приговор. (А простые люди, они же зрители, нервно потирают руки и ждут, ждут, когда нечисть эту унесет ветром свободы и вдохновения).
Вот и наши герои каждый вечер собираются вокруг костра и варят, варят некое зрелище, от коего и самим тошно и людям противно. Но Вальпургиева ночь – это нечто, только как праздники там именуются, у всех по усам течет и в рот попадает. Прям не трапеза да застолье, а целый Шабаш, веселье напропалую. Вот на метле летит одна – была одета, но прям на лету раздевается, телесами обнажается, всем за 1300 станцевать обещается.
Другая, руки заламывая, криком кричит, вернуться вспять желает – Рыбкой Камой плывет, об утраченных мозгах горюет, только все от нее отворачиваются, от дикости ее, зельем опоенной шарахаются. Подружайка ее Марья-искусница, из ведьмочки вдруг принцессой прикинулась, подружку бросила на волю судьбы, а Боров, коему плохо и одиноко без ругани лыбится, щетина его вздымается и стоит дыбом от злости, а вонючая пасть все извергает миазмы самолюбования и желания всех своими наговорами и приворотами подчинить, сломить, уничтожить. Грозится Боров отобрать ключи заветные от скатерти-самобранки у Паяца, разрушить житие привольное за морями-океанами.
Паяц тоже варит-парит свои наговоры, Скрипучке их навешивает, та, приворотом приманена, все под венец стремится, любви, навеянной чарами, дожидается.
Один старый Шут ничего не варит, сидит, зелье потягивает, покоем наслаждается.
А вокруг все варят, метлами машут, кричат, привораживают. Только добры молодцы разбегаются, а ведьмы по углам шушукаются, кого бы еще им приманить, приворожить да оговорить, вон Лисичка хвостом махнула да и сбежала подальше от костра их ночного, обманчивого.
Вальпургиева ночь пройдет – а Шабаш останется.
